Мы находились на орбите около нейтронной звезды уже десять дней. Орбита была рассчитана таким образом, чтобы мы не приближались к звезде более чем на девять тысяч километров. С этого расстояния мы вполне могли выполнить свою задачу, не опасаясь неприятностей, связанных с приливным эффектом.

Нейтронная звезда возникла в результате взрыва сверхновой, уничтожившего меньшее из двух солнц в здешней системе двойной звезды. В момент катаклизма вся материя небесного тела устремилась к его центру с такой силой, что электроны и нейтроны вдолбило друг в друга и они превратились в «суп» из чистых нейтронов. Эти последние, в свою очередь, оказались сжаты так плотно, что фактически вошли в контакт друг с другом, создав гладкий шар из того странного материала, который мы называем нейтрониумом,— в миллиард миллиардов раз плотнее стали и в сто миллиардов миллиардов раз устойчивее перед дальнейшим сжатием.

Этот крошечный шарик из нейтрониума, тускло мерцавший на наших экранах, и есть нейтронная звезда. Он всего восемнадцать километров в диаметре, но его масса больше, чем у земного Солнца. Он создает гравитационное поле в четверть миллиарда миллиардов раз более мощное, чем земное. Если бы мы каким-то образом сумели встать на этот шар, в результате колоссального приливного эффекта нас просто сплющило бы, тут же мгновенно превратив в пыль,— так воздействовала бы на нас разница гравитационного потенциала между подошвами ног и макушкой головы, одновременно притягивая к центру нейтронной звезды и отталкивая от него с силой 18 миллиардов килограммов.

Нейтронную звезду окружает призрачный ореол электромагнитной энергии: рентгеновские лучи, радиоволны, гамма-излучение и маслянистое, потрескивающее фиолетовое световое мерцание. Нейтронная звезда совершает вокруг своей оси пятьсот пятьдесят оборотов в секунду, и при каждом повороте с ее магнитных полюсов бьют мощные струи электронов. Они, словно бакены, посылают по всему космосу пульсацию, которую люди смогли засечь еще в середине двадцатого столетия.

Под этой зоной яростно вырывающейся наружу радиации лежит атмосфера нейтронной звезды: оболочка газообразного железа в несколько сантиметров толщиной. Под ней, согласно данным сканирующих устройств, двухкилометровая корка обычной материи: только тяжелые элементы, от молибдена до трансурановых, с атомными числами не меньше 140. А еще дальше вглубь зона нейтрониума — голые ядра железа, невообразимо плотно спрессованные. Противоестественный океан глубиной девять километров. Что кроется в его центре, можно только догадываться.

Мы прибыли сюда, чтобы погрузить зонд в зону нейтрониума и зачерпнуть ложку звездной материи весом сто миллиардов тонн на кубический сантиметр.

Ни о каком приземлении на нейтронную звезду не могло быть и речи; это даже не обсуждалось. Не только из-за гравитационного потенциала, выходящего за пределы нашего понимания,— если бы некое тело сумело противостоять приливному эффекту, оно должно было бы справиться и со скоростью убегания, тянущей его прочь и равной двумстам тысячам километров в секунду, то есть двум третям скорости света,— но еще и из-за температуры на поверхности нейтронной звезды, превышающей три миллиона градусов. Поверхностная температура земного Солнца шесть тысяч градусов, и нам в голову не приходит попытаться приземлиться на него. Даже на том расстоянии, где мы сейчас находились, наши тепловые и радиационные экраны работали на пределе своих возможностей, не давая нам зажариться. И приближаться мы не собирались.

«Ай-би-эм / Тошиба» хотели, чтобы мы вывели на орбиту вокруг нейтронной звезды миниатюрный гиперпространственный корабль: изумительное маленькое судно не больше сжатого кулака, с уменьшенной версией того двигателя, что перенес нас через пространство-время сюда, на тысячу световых лет, всего за дюжину недель. Этим крошечным кораблем мы могли управлять с «Бен-вах Мару». Вернее, это делал бы Главный мозг. С помощью маневра, программирование которого потребовало пятидесяти компьютерных лет, мы собирались отправить наш миниатюрный корабль в гиперпространство и вывести его оттуда прямо внутри нейтронной звезды. Он должен был остаться там на миллиардную долю секунды — этого достаточно, чтобы зачерпнуть ложку нейтрониума, ради чего все и затевалось. Потом мы полетели бы домой, а крошечный корабль следовал бы в нашем кильватере по проторенному гиперпути.

Мы полетели бы домой — если, конечно, даже столь короткое внедрение нашего кораблика в нейтронную звезду не освободило бы разрушительные силы, способные размазать нас по галактике. Вообще-то в «Ай-би-эм / Тошиба» не думали, что такое может произойти. Теоретически нейтронная звезда — одно из самых стабильных тел во вселенной, и математические расчеты подтверждают, что изъятие крошечной части ее вещества не может создать никаких проблем. Этот район вселенной уже выработал свою квоту разрушительных взрывов.

Тем не менее в принципе такая опасность оставалась. В особенности с учетом того, что в тридцати световых минутах отсюда находилась черная дыра — «подарочек» от гораздо более мощного взрыва второй сверхновой, случившегося в недавнем прошлом. Задерживаться рядом с черной дырой — все равно что иметь в игре лишнюю карту непредсказуемого достоинства, о чьем существовании игроки не знают до какого-то абсолютно случайного момента игры. Если мы все же дестабилизируем нейтронную звезду — каким образом, ученые Земли не могли предположить,— то рискуем оказаться не на пути домой, а внутри сферы Шварцшильца [42] А может быть, и нет. Был только один способ выяснить это.

Кстати, я понятия не имел, зачем контролирующим компаниям понадобился нейтрониум, ради добычи которого нас наняли. Надеялся лишь, что у них имелась достаточно веская причина.

Но мы не могли заниматься делом, пока поблизости болтался чужой корабль. Оставалось одно — ждать. И смотреть; но это потом. А пока просто ждать.

Два дня спустя Кэл Бьернсен сказал:

— Мы получили от них сообщение. Звуковое. По-английски.

Мы ждали этого, мы даже надеялись на это. Тем не менее я испытал шок.

— Давай прослушаем.

— Канал семь радиорелейной связи.

Я настроил канал. Зазвучал явно синтетический голос — никаких полутонов или обертонов, очень ровные интонации. Ритмически они пытались подражать нашей речи — на основе того, что мы им послали — и, по-моему, проделали прекрасную работу, но все же звучание было безусловно механического происхождения.

«Может, на борту их корабля вообще нет никого, кроме компьютера или роботов»,— подумал я.

Хорошо, если бы они оказались роботами.

Это походило на сон. На немного неуклюжем, несовершенном, но фантастически узнаваемом английском языке звучало первое приветствие чужеземной расы людям планеты Земля.

— Говорит Первый с Девятого Спаджа,— сказал голос.

Девятый Спадж, как мы вскоре поняли из контекста,— это название их планеты. Первый — возможно, имя говорящего или его — ее? — звание; этого мы так и не поняли. На неуклюжем пиджин-английском [43] , который тем не менее мы понимали без особого труда, Первый выразил благодарность за наши радиопередачи и попросил послать новые тексты. Фактически он просил послать словарь: теперь, когда у них был алгоритм нашей речи, требовался новый материал, чтобы наполнить его содержанием. Это позволит нам обмениваться более сложными предложениями, чем «привет» и «как поживаете».

— У нас есть курс обучения английскому, можно скормить его им,— сказал Бьернсен.— Тридцать тысяч слов, это существенная помощь. Отослать?

— Не так быстро,— ответил я.— Сначала его нужно отредактировать.

— На предмет чего?

— Нужно убрать все, что может подсказать им, где находится Земля. Об этом сказано в нашей инструкции, в разделе «Возможный контакт с инопланетянами». Ты знаешь, что Накамура и Наги-Сабо дышат мне в затылок. Они постоянно твердят, что у нас тут целый корабль черт знает каких чудищ и мы не должны иметь с ними никаких дел. Лично я такие считаю. Однако пока мы не знаем, насколько дружествен этот Спадж. Одно несомненно: мы ни в коем случае не должны притащить их за собой на Землю.