— Ему не надо. Отвали — Создание тотчас повиновалось. А Филлипсу она сказала: — Не церемонься с ними. Сразу отшивай.

— Я так и сделал. Он и ухом не повел.

— Ты приказал ему убраться, а он ослушался?

— Я был вежлив. Ну, может, слишком вежлив.

— Надо же,— удивилась она.— Они должны повиноваться человеку — в любом случае.

— А может, он не счел меня за человека,— предположил Чарльз.— Из-за моей внешности. Рост, цвет глаз... Возможно, он подумал, что я своеобразный эфемер.

— Нет,— нахмурилась Гайойя.— Эфемер не станет приставать к другому эфемеру. И ни за что не ослушается человека. Различия столь велики, что перепутать совершенно невозможно. Просто немыслимо, что он не отвязался.

«Вид у нее встревоженный, даже слишком. Ну, произошел сбой — что тут такого?»

Гайойя, видимо, пришла к тому же умозаключению. Пожав плечами, она произнесла:

— Бракованный, наверное. Возможно, эти случаи не редкость, мы попросту не знали о таком.

Какая-то натянутость сквозила в ее тоне, и Чарльз обеспокоился. Она улыбнулась и протянула ему гранат.

— На, Чарльз, кусни. Чудесно сладкий. Они ведь исчезающие, в курсе? Ну что, айда наверх?

Восьмиугольный маяк тянулся ввысь на несколько сот футов. Восхождение совершалось жутко медленно: впереди них тяжело взбиралась по пандусу ослиная упряжка, навьюченная вязанками дров для поддержания сигнального огня. В конце концов, когда у Филлипса уже началась одышка и закружилась голова, они с Гайойей вышли на второй балкон, обозначавший переход на третий ярус.

Гайойя сильно перегнулась за перила.

— Ах, Чарльз, ты только посмотри! Какая красотища!

Вид действительно впечатлял. Глянешь на юг ~ Александрия вся как на ладони и заболоченное озеро Мареотис; за ним — пустыня. Глянешь на север — куда хватает глаз, слегка волнующееся Средиземное море. Чарльз указал на бесчисленные рифы и мели, нашпиговавшие вход в гавань.

— Неудивительно, что здесь построили подобный маяк. Не будь здесь эдакой гигантской вехи, кораблям в гавань не зайти.

Над головой вдруг что-то засипело, потом раздался оглушительнейший храп. Чарльз дернулся и глянул вверх. На этом ярусе из каждой грани выпирали огромные статуи тритонов-трубачей; громогласный звук исторг ближайший. Сигнал-предупреждение кораблям, достигшим сложного прохода в гавань. Но как его можно произвести? Наверное, все дело в паровых машинах. У основания каждого тритона — топка. За пламенем следят бригады эфемеров. И снова Чарльзом овладел восторг. Ах, до чего ж искусно эти люди сработали под старину! Но любопытно, имитация ли это? Как бы там ни было, ему казалось, что он находится в подлинной Александрии, извлеченной из соответствующей эпохи тем же способом, каким выудили и его. Вполне возможно, что он стоит на маяке-оригинале. Хотя любой из этих вариантов не менее чудесен, чем другой.

— Как же забраться наверх? — спросила Гайойя.

— Сюда, наверное. Вот какая-то дверь.

Винтовых гужевых пандусов здесь уже не было. К сигнальному огню топливо доставлялось размещенным в центральной шахте подъемником. Посетителям приходилось взбираться по крутой узкой лестнице, на которой не разминуться и двоим.

Гайойя резво понеслась наверх. Чарльз с трудом карабкался, хватаясь за перила, и, чтобы хоть немного скрасить скуку восхождения, подсчитывал щели-оконца. Насчитав под сотню, внезапно оступился, оказавшись на площадке сигнальной камеры. Внутри толпилось свыше дюжины посетителей.

Интересно, насколько высоко они оказались? Пятьсот футов, шестьсот, семьсот? Тесную, но далеко уходящую ввысь сигнальную камеру делили на две секции поперечные мостки. Внизу эфемеры сгружали с подъемника поленья и бросали их в огонь. Стоя на краю платформы, с которой свисало гигантское зеркало из полированного металла, Чарльз ощущал исходивший от сигнального огня жар. Пламя, бушуя и танцуя перед зеркалом, отражалось слепящим лучом далеко в море. Дым выходил через отдушину. Венчал маяк грозный Посейдон — чудовищных размеров статуя, смутно маячившая в зыбком мареве над головой.

Гайойя, бочком передвигаясь по мосткам, приблизилась к Чарльзу.

— Пока ты добирался, экскурсовод нам кое-что рассказал.— Она указала вниз.— Видишь то местечко внизу? Там всегда кто-то стоит и пялится в зеркало, высматривая в море корабли, не видимые невооруженным глазом. Экскурсовод утверждает, что это зеркало — увеличительное.

— И ты поверила?

Она кивнула в сторону экскурсовода.

— Он так сказал. А еще — если посмотреть в известном направлении, увидишь Константинополь.

Чарльз возразил:

— Сама же утром говорила, что мне его отсюда не увидеть. К тому же Константинополя не существует.

— Ну так появится. Ведь сам же этим утром говорил. А как появится, то станет отражаться в маячном зеркале. Да, это факт. Нисколько не сомневаюсь,— Внезапно она повернулась к выходу.— О Чарльз, ты только посмотри! Сюда идут Ниссандра с Арамэйном! А вон и Хоук! И Стенгард! — Улыбаясь, Гайойя принялась махать руками, подзывая новых посетителей.— Ну надо же, все в сборе! Все до одного!

Новоприбывшие напирали; их было так много, что посетителям, стоявшим в дальнем конце зала, пришлось отступить вниз по лестнице. Гайойя крутилась в толпе, то и дело оказываясь в чьих-то объятиях, раздавая и принимая поцелуи. Фил-липс не отличал их друг от Друга. Он даже не мог в точности сказать, кто из них женщина, а кто мужчина, поскольку все они носили однообразную просторную одежду; впрочем, по имени он кое-кого знал. То были лучшие друзья Гайойи, ее кампания, те, с кем она путешествовала из города в город в бесконечном круговороте веселья, задолго до того, как в ее жизни появился Чарльз. Некоторых из них он встречал и раньше: в Асгарде, в Рио, в Риме. Экскурсовод, коренастый широкоплечий старичок-эфемер, с покрытой лавровым венцом плешью, снова взялся что-то рассказывать, но его никто не слушал: все были слишком заняты приветствиями, объятиями, гоготанием. Протолкавшись к Филлипсу, новоприбывшие становились на цыпочки и трогали пальцами его щеки, здороваясь на свой диковинный манер.

— Ча-арлис,— вальяжно произносили они.— Мы так рады снова тебя видеть. Как здорово. Вы с Гайойей такая чудесная пара. Так хорошо подходите друг другу.

Но так ли это? Впрочем, он считал, что да.

Зал гудел, словно улей. Стенгард с Ниссандрой были в Нью-Чикаго и видели там танцы на воде... Арамэйн присутствовал на чанъаньском пире, длившемся — вы не представляете! — двое суток подряд!.. Хоук и Гекна ненадолго слетали в Тимбукту поглазеть на прибытие каравана с солью — и теперь их тянет обратно... Грядет прощальный вечер в ознаменование конца Асгарда, ни в коем случае не пропустите... Ну а как насчет этого нового города, Мохенджо-Даро, какие у вас планы?.. Мы уже забронировали места на церемонию открытия — нельзя упускать такую возможность... Ну да, Константинополь скоро будет, непременно. Проектанты уже вовсю штудируют про Византию... Как здорово, что мы здесь повстречались, ты выглядишь отлично, как всегда... Была уже в библиотеке? В зоопарке? Храм Сераписа посетила?..

За общим гомоном экскурсовода было не слышно.

— Чарлис, ну как тебе наша Александрия? Такая же, какой была и в прошлом? Ты ведь в свое время там бывал?

Откуда им знать, что в то столетие, в котором жил Чарльз Филлипс, подобная Александрия существовала только как легенда. Они, видимо, считали, что все воссозданные ими города более-менее друг другу современны. Рим цезарей, Александрия Птолемеев, Венеция дожей, Чанъань эпохи Тан, Асгард богов-асов — в любом из них реальности и вымысла не больше и не меньше, чем в прочих. Любой из городов для них — частица равно незапамятных времен, фантазия на тему прошлого, жемчужина, добытая со дна темной пучины. Им незнакома хронология, неведом исторический контекст. Все прошлое для них — раздольное безвременное царство. Так как же он, житель Нью-Йорка образца 1984 года, мог не видеть в свое время этот маяк? Юлий Цезарь и Ганнибал, Елена Троянская и Кард Великий, Рим гладиаторов и Нью-Йорк «Янкиз» и «Мэтс», Гильгамеш и Тристан, Отелло, Робин Гуд, Джордж Вашингтон, королева Виктория — для них все эти города и люди в равной степени реально-нереальны. Минувшее для них — большое равномерное пространство, где можно запросто перемещаться из точки в точку. Так отчего же он не видел маяк раньше? Чарльз не пытался объяснял, им — в сотый раз. Он сделал проще. Он сказал: